В семь утра ее разбудил звонок фон Хольдена. Никаких нежностей – сухой и деловитый тон. Она должна была собрать вещи, через сорок пять минут за ней заедет машина и отвезет в поместье. Удивленная такой официальностью, Джоанна сказала, что будет готова, и спросила, позаботится ли кто-нибудь о ее собаке.
– Вопрос решен, – ответил фон Хольден и повесил трубку.
Через час, слегка одуревшая от разницы во времени, вчерашней выпивки и марафонского секса, Джоанна подъезжала в знакомом «мерседесе» к стальным воротам. Шофер нажал на кнопку, опуская стекла, чтобы охранник мог заглянуть в салон. Потом лимузин зашелестел по длинной аллее к дому, вернее к целому замку.
Пожилая экономка, ласково улыбаясь, отвела гостью в отведенные ей апартаменты: большую комнату с отдельной ванной и видом на лужайку, за которой начиналась лесная чаща.
Вскоре та же женщина постучала в дверь и сопроводила американку в соседнее здание, где на втором этаже находился кабинет доктора Салеттла.
– Я читал ваши отчеты и вижу, что на вас произвела впечатление быстрота, с которой мистер Либаргер оправился после удара.
– Да. – Джоанна твердо решила, что не позволит старикашке запугать себя. – Когда я приступала к работе, пациент почти не мог контролировать свои двигательные функции, не мог ясно мыслить. Но процесс реабилитации произошел на удивление быстро. У мистера Либаргера очень сильная воля.
– Да и телосложение крепкое.
– Вы правы.
– Он легко общается с людьми. Чувствует себя с ними раскованно, вступает в достаточно сложные беседы.
Джоанна хотела было сказать о навязчивой идее Либаргера, но заколебалась.
– У вас иное мнение? – спросил Салеттл.
Нет, пожалуй, не стоит. Пусть это будет их с Либаргером маленький секрет. Возможно, это следствие усталости. Когда пациент был в хорошей физической форме, он о семье не спрашивал.
– Он довольно быстро устает, – сказала Джоанна. – Вот почему я попросила, чтобы с яхты его вывезли на каталке…
– Скажите, – перебил ее Салеттл, записывая что-то в блокнот, – может ли он ходить без палки?
– Он привык к ней.
– Отвечайте на вопрос. Может или нет?
– Да, но…
– Что «но»?
– Не очень уверенно и недалеко.
– Он одевается без посторонней помощи, сам бреется, сам пользуется туалетом. Так?
– Да. – Джоанна начинала жалеть, что согласилась задержаться в Швейцарии.
– Может держать ручку, писать?
– Да, и довольно неплохо, – попыталась улыбнуться она.
– А другие функции?
– Что вы имеете в виду?
– Есть ли у него эрекция? Способен ли он иметь половые сношения?
– Н-не знаю, – смутилась Джоанна. Ей еще никогда не задавали таких вопросов по поводу пациентов. – Полагаю, это вопрос не ко мне.
Салеттл минуту помолчал, разглядывая ее, потом предложил:
– Как вы думаете, сколько понадобится времени, чтобы он стопроцентно восстановил здоровье и мог жить так же, как до инсульта?
– Ну… если говорить об основных моторных функциях: ходьба, беседа и тому подобное… Функция, о которой вы спрашивали, в мою компетенцию не входит.
– Да-да, основные моторные функции. Так сколько?
– Не могу точно сказать.
– Ну приблизительно.
– Нет… Не знаю.
– Это не ответ. – Салеттл разговаривал с ней так, словно она была не физиотерапевтом, а каким-то капризничающим ребенком.
– Я давно работаю с мистером Либаргером… Процесс выздоровления идет неплохо. Может быть, понадобится еще месяц. Но это очень произвольно. Всё будет зависеть…
– Вот что, я поставлю перед вами конкретную задачу. Через неделю он должен ходить без палки.
– Не знаю, возможно ли это.
Вместо ответа Салеттл нажал на кнопку интеркома и сказал:
– Отведите мисс Марш к мистеру Либаргеру.
Маквей сидел в кабинете Лебрюна и смотрел в окно. Пятый этаж, внизу площадь дю Парви, толпы туристов, напротив – громада Нотр-Дам. Бабье лето, тепло, солнечно. Время – половина двенадцатого.
– Восемь трупов. Пятеро детей. По одной пуле в голову. Пистолет двадцать второго калибра. Никто не видел и не слышал. Ни соседи, ни покупатели на рынке.
Лебрюн швырнул на стол переданное по факсу сообщение и потянулся к термосу.
– Профессионал. Работал с глушителем. – Маквей даже не пытался скрыть гнев. – Еще восемь человек на счету нашего «высокого мужчины».
– Если это он.
– А кто? – рявкнул американец. – Вдова Мерримэна?
– Да, mon ami, вы, вероятно, правы, – спокойно ответил Лебрюн.
Утром, еще восьми не было, Маквей вернулся из парка в отель и сразу позвонил Лебрюну. Тот немедленно передал в полицейские управления всей страны, что жизнь Мишель Канарак под угрозой. Оставался сущий пустяк – найти ее. А как ее искать, если кроме словесного портрета, данного соседями по подъезду, полиция ничем не располагала? Нельзя защитить того, кто бесследно исчез.
– Ну откуда вы могли знать? – пожал плечами Лебрюн. – Ведь мои люди обшарили парк за целые сутки до вас и не обнаружили никаких следов третьего.
Лебрюн попытался его утешить, но Маквей все равно не мог избавиться от горечи и чувства вины. Если бы они, полицейские, лучше делали свою работу, этих восьми смертей не было бы. Мишель Канарак была убита буквально через несколько минут после того, как Маквей сообщил Лебрюну об угрожавшей ей опасности. Если бы он сделал это на три, четыре часа раньше, может быть, все повернулось бы иначе. Хотя кто знает. Непросто найти иголку в стогу сена.
На черно-белой эмблеме лос-анджелесской полиции девиз – «Служить и защищать». Сколько шуток отпускалось по этому поводу. Что такое «служить» – по-собачьи, что ли? Но зато слово «защищать» вопросов ни у кого не вызывало. И Маквей умел это делать. Если произошел сбой и кто-то пострадал, то виновата в этом не полиция, а лично ты. И Маквею в таких случаях было по-настоящему больно. Он не говорил об этом никому – лишь самому себе, за бутылкой. И высокие идеалы тут ни при чем. Маквей раз и навсегда забыл обо всяких идеалах, как только впервые увидел труп с изуродованным лицом. Проколы в работе полиции стоят слишком дорого. Мишель Канарак и ее родственники – не сломавшийся видеомагнитофон, который можно починить. Жильцы дома Агнес Демблон – не севший аккумулятор. Полиция работает с людьми, и если произойдет ошибка, ее уже не поправишь.